— Как отреагировал объект? — спросил Романов.
— Заворчал. Сказал, что раз мы вторые, так могли бы и отправиться не в девять, а в половине десятого. У него было бы время написать еще несколько телеграмм.
— Так прямо и сказал?
— Да. Я говорю: «А вы поспешите. Еще целый час». Он закрылся в купе.
Оба офицера были на ногах с шести, когда из тюрьмы пришло сообщение об убийстве связного и охранника. Германский агент проник в лазарет под видом стенографиста. Настоящий стенографист наверняка тоже убит.
Чёткость и безжалостность, с которой противник зачистил концы, лишний раз подтвердила: дело затевается большое, с подключением серьезных ресурсов, а осведомители у немцев буквально повсюду.
Азартное нетерпение, с которым Алексей ждал сегодняшнего утра, сменилось тревожным ожиданием.
Вражеский меч занесен. Единственный шанс предупредить удар — перехватить донесение Штернберга и взять адресата.
В коридор выглянул придворный летописец. Он был оживлен и румян — видно, уже успел опохмелиться.
— На фронт, на фронт! — прогудел генерал. — Запах пороха для старого боевого коня слаще фимиама!
Сегодня в коридоре возился не электрик, а обойщик. Вчера, возвращаясь от государя, генерал Дубовский пошатнулся и зацепил пуговицей обивку. Невообразимо, чтобы в вагоне Особого Железнодорожного Отряда из стены торчал кусок ткани. Мастеровой человек с рассвета был занят тем, что менял целую панель. Хоть и торопился, но было ясно, что еле-еле поспеет до отправления.
К пятому купе подошел камер-лакей. Его уже целую минуту вызывали звонком.
— Дозволите войти, господин барон?
Хмурый господин в бархатной куртке, блеснув стеклышками пенсне, протянул папку.
— Опять заставляешь ждать, Федор? Вот, нынче семь телеграмм.
— Полчаса еще, сударь. Даже больше. Успею-с.
Обойщик цепким взглядом проводил лакея. Подождал, пока за бароном закроется дверь. Побежал докладывать.
Телеграфов на вокзале было целых три: гражданский — для обычной публики, армейский и еще особый, исключительно для нужд свиты его величества.
Камер-лакей, важный в своей расшитой позументами ливрее, проследовал в отдельное помещение, где чиновник военно-почтового ведомства принял от него депеши, зарегистрировав их под номерами в книгу, но отнюдь не распечатывая. Все сообщения из ОЖО считались закрытыми. Их содержание мог знать лишь дежурный телеграфист, помещавшийся в режимной комнате, у того был секретный допуск.
— Вот, Степан Иваныч, — объяснил Федор, — эта стопочка от барона Штернберга, эта вот депеша от его превосходительства генерала Дубовского, и еще телеграммка от фрейлины Одинцовой.
— Всего, стало быть, девять, Федор Гаврилыч? Обождите. Сейчас передам на пункт и принесу квиточки.
Такой был порядок: за каждую депешу, принятую к отправке, телеграфист выдавал номерную квитанцию.
Как только чиновник из приемного отдела ушел, забрав у секретного телеграфиста квитанции, из-за шторы вышли два офицера, полковник и поручик.
— Дайте-ка.
Жадно стали перебирать телеграммы.
— В министерство, в министерство, в Царское, в министерство, обер-гофмаршалу, — бормотал Назимов. — Ага, две частных. Это, между прочим, противоречит правилам. Телеграммы личного характера положено отправлять с обычного телеграфа. Но многие, конечно, пренебрегают. Дубовский вон тоже какую-то даму с днем ангела поздравляет.
— Черт с ним, с Дубовским, — непочтительно пробормотал поручик. — Позвольте, Георгий Ардалионович…
Однако Назимов не позволил. Желал прочитать сам.
— В Ревель, какому-то господину Брауде: «Встреча откладывается тчк Отпуск обещают не раньше Рождества. Штернберг». Вторая в Москву, некоему Липицкому: «Прежние указания отменяю тчк Ситуация изменилась». Вам, Алексей Парисович, которая больше нравится?
— Обе. Нужно срочно сообщить в ревельское и московское жандармские управления. Взять получателей в немедленную разработку. Кто-то из них должен переслать сообщение ударной группе. Скорее всего Липицкий — ему до востребования, а значит, он наверняка уже ждет на телеграфе.
— Отлично. Как считаете, Штернберга уже можно брать?
— Давайте дождемся ответа на запрос из Петрограда. Вольноопределяющийся, не было на имя господина полковника срочной депеши из Охранного?
— Пришла бы — сразу бы сообщил. Разве я не понимаю? — с достоинством ответил телеграфист.
— Ничего. До отъезда не поступит, догонит нас на сортировочной. — Назимов поглядел на часы. — Раз в Петрограде тянут, значит, что-то зацепили.
Покончив с казенным делом, Федор Гаврилович и Степан Иванович, давние знакомые, позволили себе немного поболтать.
— Отбываете? — спросил почтовый.
— Едем. На фронт.
— Ну, храни Господь.
Федор перекрестился, полез в карман ливреи.
— У меня, Степан Иваныч, еще просьбочка будет, очень обяжете. Не поспею я на обычный телеграф, а очень нужно поздравленьице отправить. Вот-с. — Он положил на стойку листок. — У брата старшего день рождения. Не откажете?
— Как можно.
Чиновник взял бумажку.
— Только мне побыстрее бы. Очень хочется братца с утра пораньше обрадовать.
— Прямо сейчас и схожу. Да не в окошко, а прямо на аппарат, к Пал-Семенычу. Еще прежде казенных дойдет. — Степан Иванович поглядел на адрес. — В Жлобине братец-то проживают? Что ж вы до востребования, не на домашний?